Вскоре Майкл вытащит наивную жёнушку из сонного болота, встряхнёт, заставит суетиться, но пока роль домохозяйки меня устраивала. Ах, если бы можно было протянуть так всю жизнь — в тепле и сытости. Но я знала, что не получится, что скоро или станет скучно, или жизнь преподнесёт сюрприз. Меня не оставляло ощущение нереальности происходящего, даже майамская обстановка сейчас воспринималась более естественно.
Здесь как-то всё было донельзя прилизанным, чересчур комфортным, слишком изолированным. Наши выходы в свет, или аут, как здесь говорят, приторно сладкими.
Вот мы сидим за столиком в ресторане (при всей скупости Майкл обожал ходить в рестораны, там он денег не жалел), нарядные и весёлые. Провинциальные ресторанчики в Америке — просто чудо. Этот был оформлен в виде военного блиндажа — старые карты и фотографии покрывают бревенчатые стены, ржавые гильзы выступают в качестве вазочек, крыло самолёта служит барной стойкой, официанты одеты в военную пятнистую форму. Тем не менее, публика тут изысканная. Дамы почти все в вечерних платьях, мужчины в смокингах.
Майкл держит мою руку в своей, влюблённо на меня смотрит и шепчет:
— Так будет всегда, мы всегда будем вместе!
И хотя это самое начало нашей жизни, и я ещё не увидела волчью морду, ощущение фальши не отпускает.
Мне кажется, что столик наш находится на сцене, тем более что в зале темно, а свеча освещает лишь малое пространство вокруг, и лиц окружающих не разобрать… Я вижу смутное отражение в осколке зеркала, висящем на стене рядом. Чьё-то слишком красивое, сытое и холёное лицо отражается в нём вкупе с обнажённым плечом и бретелькой вишнёвого бархатного платья. Это не я, это не моя роль.
В мозгу высветилось воспоминание — вот я в редакции, дописываю статью. Голодно, накурено… Он входит, кладёт на заваленный бумагами стол батон, секретарша Майя ставит электрический чайник, подтягиваются журналисты, смех, шутки. Сердце больно кольнуло. Издалека выплыл голос Майкла:
— Ты плачешь? От счастья?
— Да, милый, от счастья. Многочисленные тётушки мужа, а также три его двоюродных брата и сестра жили в этом же лесу. Дружное еврейское семейство поддерживало жизнь клана, и не прийти на день рождения, крестины-родины и прочие даты не представлялось возможным. В этом была и своя прелесть, и недостатки. С одной стороны, хорошо иметь, к кому пойти на праздник, с другой, на свой день рождения мне не хотелось приглашать целую толпу. Иногда вынужденное общение было радостью, иногда — рутиной и обузой.
Родственники встретили меня дружелюбно, но и с расспросами не лезли, особому изучению не подвергали. Жёны братьев показались мне симпатичными, но нелюбопытными и закрытыми. Оказывается, все обладали горьким опытом общения с милым братцем и племянником, жёны к тому же были строго проинструктированы тётей Миртой — главой клана. Они только гадали — как долго я продержусь. Продержалась я долго, почти четыре года, в чём не было необходимости — долгожданную зелёную карту получила года через два с половиной.
Итак, не без трепета под руку с новоявленным мужем вступила я во владения тёти Мирты. В саду уже собрались гости, и Майкл с гордостью представлял собравшимся нового члена коллектива.
Ниточка ассоциаций потащила мою память опять в Майами. Всё было очень похоже — и роскошный огромный дом, и толпа нарядных людей. С одной лишь поправкой — здесь все эти люди были иммигрантами, и мне было интересно, как они прижились, какие у них проблемы и как они смогли построить себе видимое благосостояние. На меня, казалось, никто не обращал никакого внимания, я же украдкой рассматривала окружающих. Все три брата Майкла — Рома, Гари и Влад, — несмотря на внешний апломб и некоторую вальяжность, оказались трудягами и подкаблучниками. Рома и Гари были вывезены в страну обетованную в подростковом возрасте и по-английски говорили лучше, чем по-русски.
Влад, младший из братьев, почему-то прибыл с семьёй только месяца три назад, и они с женой Леной, круглолицей блондинкой, поселились в снятой для них заблаговременно заботливыми родственниками узкой и тёмной квартире в длинном двухэтажном, напоминающем барак доме, ходили на курсы английского и присматривались, примеряя к себе возможные варианты развития жизни.
Жёны еврейских братьев были русскими. Двухлетнего пацана Влада и Лены нянчили все по очереди тётушки. Ромина жена, Галя, испугала меня своей некрасивостью. Бывает так, что человек напоминает какое-нибудь животное. Мне случалось встречать людей-обезьян, собак, хомяков или кенгуру. Галя же удивительно напоминала ящерицу — маленькое треугольное личико её было начисто лишено подбородка, кожа ниже тонкогубого рта была натянута до самой впадинки на шее, глаза же походили на теннисные шарики, заключенные в морщинистые мешочки. Рома, добрый, ответственный семьянин, показавшийся мне недалёким, оказывал ей постоянно знаки внимания, и Галя, казалось, совсем не страдала никакими комплексами по поводу внешности. Кстати, это была самая счастливая, крепкая и дружная семья, у которой, у единственной, не оказалось никаких скелетов в шкафу. Галя работала парикмахером, Рома на каком-то заводе, в семье царил матриархат, приказы жены не обсуждались.
Гари, талантливый программист, в данный момент разводился со своей американской женой, служащей банка. Он был неразговорчив и погружён в невесёлые свои проблемы. Борьба с уже бывшей женой шла нешуточная — за сумму алиментов и за график посещения Гари своего трёхлетнего сынишки. Ему будет позволено забирать к себе сына каждые вторые выходные, а сейчас он ушёл из совместно купленного дома и пока снимал небольшую квартиру.
Все три брата были высокими, плечистыми и довольно симпатичными ребятами.
Рома — недалёкий добряк, Влад — смешливый и компанейский, Гари — замкнутый и молчаливый.
Майкл среди них выглядел, как кукушонок в гнезде аистов, настолько он был злобен и мал ростом. Тем не менее, к мнению Майкла прислушивались, так как он был умён, эрудирован, обладал житейской хваткой и аналитическим умом.
А характер терпели, в конфликты с ним по возможности не вступали. Какая-то из тётушек сказала мне, что Майкл и повадками, и ростом полностью повторил своего деда. Мама же у него была добрейшим человеком, самой весёлой и доброй из сестёр.
В наши хорошие минуты Майкл сам мне признавался, как мама удивлялась:
— Что ж ты, сыночек, сволочью такой уродился?
После смерти мамы злоба — естественное его состояние, — долго сдерживаемая, полезла наружу, как взопревшее тесто из горшка.
Братья часто собирались вместе, чаще всего у Ромы, владельца двух некрасивых, шустрых дочек и большого дома, в подвале которого разместились стол для бильярда и музыкальная аппаратура.
Не утратившая иллюзий, я тихо любовалась раскрасневшимся Майклом, который с остервенением терзал гитару и пел, в то время как Рома играл на синтезаторе. С Галей подружиться не удалось — она была занята домом и детьми, на откровения её не тянуло.
Так я маялась, неприкаянная, пока братья музицировали.
Из тётушек мне больше всех понравилась Таня, с самой незадавшейся судьбой. Мужем Тани был русский Вася — живая иллюстрация союза еврейки с русским, когда муж спивается и обзывает жену жидовкой (воплощённая в наглядность пугалка нью-йоркской Риты для непутёвой дочки).
Мне было жаль Таню. Грузная, немного неопрятная, какая-то потерянная, единственная из сестёр живущая очень скромно, в маленькой квартире, Таня была помешана на чтении, и только с ней я могла поговорить о книгах. Ещё она была доброй и очень радовалась нашим к ней приходам, заставляя стол вкусностями. Вася быстро пьянел, начинал нести ахинею, Майкл язвил, и мы уходили, к сожалению невыговорившейся, одинокой хозяйки.
Кстати, это их дочь, Катя, и была пособницей нашего с Майклом знакомства. Какая-то нелёгкая занесла её в Майами, это она оказалась сослуживицей Люды и дала такую сногсшибательную характеристику двоюродному братцу.
Хромоножка от рождения, бледнолицая худышка с шапкой чёрных кудрей, она обладала какой-то дьявольской энергией к разрушению и созиданию, и была заражена вирусом скепсиса. Я видела, с каким презрением она относится к сытым и благополучным родственникам. Она всё время переезжала с место на место, часто меняя сожителей, на языке милицейского протокола, а по-здешнему бойфрендов. Богатые дядьки бизнесмены возили её по Европам и курортам, одевали от кутюрье, но Катя неизменно училась и работала, периодически бросая возлюбленного и начиная всё сначала.
Говорить о ней было табу, жалели Таню, лишь шёпотом обменивались информацией, отслеживая маршрут Катиных бросков по миру и койкам.
Мне кажется, что бедная девочка глубоко страдала от своей хромоты, она никому не доверяла, не верила в прочный союз и потому первой бросала мужчину. Количеством их она лечила свой комплекс неполноценности, по сути же она была добрым и ранимым человечком.
